Ф.М. Бурлацкий
ЗАГАДКА И УРОК НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
Парадоксальность жизненного пути Никколо Макиавелли заинтересовала меня, когда я стал заниматься его историей. Как странно сложилась его судьба: стремительный взлет и такое же падение. В двадцать девять лет он занял видный пост секретаря Флорентийской республики и четырнадцать лет выполнял ее ответственные поручения. Потом опала, тюрьма, ссылка и литературная деятельность, показатели которой надо учитывать уже в другой системе координат.
Почему же человек, который заявил о себе как выдающийся политический мыслитель, так и не преуспел как политический деятель? Почему он не воспользовался советами, которые так щедро раздавал правителям деятелям своего времени? Загадка.
Вдумайтесь и в такие факты. Макиавелли написал множество работ: «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», «Военное искусство», «История Флоренции», комедия «Мандрагора», новеллы. После него осталась замечательная, искрящаяся как шампанское, переписка с Франческо Веттори и другими современниками, выполненная в лучших традициях эпистолярного жанра. Его донесения Совету десяти по поводу политических миссий при дворе Цезаря Борджиа, французского короля Людовика XII, германского императора и других властителей того времени — самостоятельные объекты исторического и литературного анализа.
Но славу — странную, неровную, отчасти даже скандальную — создал ему «Государь», написанный за несколько месяцев. С какой целью был написан «Государь»? Служит ли эта работа, в которой, по мнению многих, Никколо Макиавелли заявляет себя сторонником тирании, выражением его подлинных взглядов? Или это поступок, вызванный преходящими соображениями, подобно тому, как это было с Галилеем, отрекшимся от своих взглядов? Все это тоже загадка, как и судьба учения Макиавелли — предмет, достойный самого пристального внимания исследователей.
Странно, что именно «Государь» — книга, может быть, второстепенная для самого Макиавелли, оказалась в центре внимания последующих поколений. Это пристрастие читателей можно было бы отнести на их собственный счет: в конце концов, каждый ищет то, что хочет найти. Но в книге есть достаточно поводов для самых нелестных предположений о позиции, да и о самой личности ее автора. Но дело не только в этом. Так ли уж разителен контраст между «Государем», «Рассуждениями...» и «Историей Флоренции», если брать за основу мировоззрение флорентийского секретаря?
Был ли сам Макиавелли макиавеллистом? Содержит ли его учение то, что в нем пожелали увидеть многие? Или правы мыслители, начиная от Спинозы и Руссо, которые открыли в учении Макиавелли нечто иное, а именно: первый по-настоящему глубокий анализ политической власти выполненный к тому же с прогрессивных патриотических позиций? А если это так, то почему же его труды дали повод для подлинно макиавеллистического их истолкования.
Загадочно соотношение Макиавелли и макиавеллизма. Макиавеллизм как известно, приобрел совершенно однозначное толкование. В слоне «макиавеллизм» сошлось все самое отвратительное, что можно увидеть, сказать и помыслить о жестокости и лицемерии, беспринципности и хитрости, коварстве и лживости политического человека, политической власти. Слово «иезуит» звучит менее одиозно. «Макиавеллистический замысел», «макиавеллистическая улыбка» и прочее — все это закреплено в сознании как синоним худших проявлений худших качеств худших из людей. Цель оправдывает любые средства — эта ужасная формула, как полагают многие, не была нигде изложена с большей откровенностью, чем в «Государе», где она к тому же облечена еще в научную форму.
Потрясает загадка личности, загадка призвания Никколо Макиавелли. Подумать только: этот человек мечтал о карьере чиновника в небольшой Флорентийской республике, совершенно не понимая своей природы, того, что в нем было заложено Богом, как говорили в старину, не ценя в себе по-настоящему великого художника, писателя, мыслителя.
И по мере проникновения в личность великого флорентийца передо мной высветился образ многоликого человека, он — наподобие тени отца Гамлета — как будто возникал из ночного тумана, который невозможно охватить, объять одним определением. Наставник тиранов в «Государе» уступает место убежденному демократу в «Рассуждениях...», суровый мыслитель — легкомысленному комедианту, бескомпромиссный ученый — искательному чиновнику. Мне страстно захотелось приоткрыть секрет этой Атлантиды. Каждая из версий о том, кем был Макиавелли, находила свое основание в его трудах и поступках.
Но почему не открыть правду еще об одном побуждении, которое быть может, является главным? Совершенно личном, относящемся не столько к Макиавелли, сколько к моей собственной судьбе. В начале своей карьеры я испытал стремительный взлет, а затем болезненное падение. Совсем молодым человеком я был вырван из академической среды и стал одним из советников вождя, а после его отстранения сам подал в отставку, что имело драматические последствия. В состоянии глубокого кризиса, который дополнялся семейным, я испытал какое-то странное чувство родственности своей судьбы с судьбой флорентийского советника. Я понял, что есть некий фатум в жизни и деятельности советников в разные эпохи и в разных странах, что советник — это не только роль, но и свойство характера, структура личности. Больше того, я ощутил какую-то мистическую связь между собой и своим великим предшественником. Я, конечно, не имею в виду масштаб таланта, а что-то роковое в перипетиях жизненного пути.
Макиавелли был отвергнут дважды: диктатурой Медичи, а затем пришедшими ей на смену республиканцами. Казалось бы, человека, брошенного в тюрьму тираном, должны были бы приветствовать после его изгнания, но этого не произошло. Точно так было и со мной. Три десятилетия я боролся со сталинским коммунизмом, но, когда к власти пришли антикоммунисты, я оказался не нужен. Я выглядел живым упреком «демократам», которые только что вылупились из яйца, а до этого были правомерными жрецами старого режима. Вчерашние партсекретари, которые исключали меня из партии, быстро сменив мундиры и лексику, сохранили свою власть. На что им были люди, которые действительно выстрадали свободу и продолжали бороться за нее в новых условиях?
Иными словами, я испытал чувства позднего Макиавелли, и все значение пророчества, высказанного им о самом себе: человеку во всех отношениях честному неизбежно суждено погибнуть среди бесчестного большинства. Честный республиканец, первый великий провозвестник единства разобщенной и конфликтующей Италии, он не преуспел как политик и был многократно оклеветан как писатель при жизни и посмертно.
Только проникнув в структуру личности, побудительные мотивы его поведения, изучив его жизненный опыт, темперамент, систему ценностей и предпочтений, то, что присуще ему как личности и в то же время характерно для социального слоя, который он представляет, мы можем составить верное представление и о системе его взглядов.
То был типичный характер политического художника эпохи Возрождения, которая выплеснула в сферу художественного и научного творчества все самое прекрасное и живое, что зрело в лоне итальянского духа.
Макиавелли — это певец человеческой доблести, храбрости, смелости, предприимчивости, энергии, глубины и гибкости ума, беззаветности в служении великим целям. Все ничто, все преходяще. Одни государства с меняются другими, одни народы завоевывают другие, одни религии уступают место другим. И только слава о человеке, о его великих подвигах, о его мастерстве переживает все времена и составляет главное достояние человеческого общества. Герои делают историю, и только героизм способен вдохнуть живую душу в любое восприятие.
Этим духом пронизаны все книги Макиавелли, что придает им своеобразный аромат и объясняет многие крайности суждений и увлечений их автора. Он способен восхищаться, в сущности, почти любой личностью, независимо от нравственной оценки ее поступков, если видит в ней незаурядность, исключительность, способность к свершениям, к преодолению рутины и обыденщины. В этом смысле Макиавелли — увлеченный романтик, даже в большей мере, чем Кампанелла с его наивными мечтами о коммунистическом рае как ближайшей перспективе человеческого общежития.
Жажда величия водила рукой Макиавелли, когда он писал «Государя» и Рассуждения...». Не собственного величия, а величия человека вообще. Он лихорадочно искал людей, способных к великим подвигам и великим преобразованиям, способных запечатлеть себя в памяти человечества.
Мужественная героика лежит в основе поиска Никколо фигуры Освободителя. Из великого множества творений эпохи Возрождения единственное, что может быть сопоставимо с идеалом Макиавелли, — это «Моисей» Микеланджело. Любопытно, что он был создан почти одновременно с «Государем» Макиавелли. В отличие от «Давида», где торжествует юношеская уверенность в себе, в образе Моисея воплощен могучий образ народного вождя, наделенного страстями вулканической силы, в котором физическая мощь, высокий интеллект и вдохновение пророка спаяны в единое целое, преодолевающее самые страшные препятствия. Глубокий, грозный, непримиримый взгляд, физическая мощь, фанатический порыв к цели — не эти ли черты привлекали Макиавелли, который так часто возвращается к образу Моисея?
Антропоцентризм Ренессанса получает в «Государе» новое и достаточно неожиданное истолкование. Исследование зиждется на анализе человека, его страстей человека, его желаний, страхов, предпочтений, воли и целей.
Новому метод «Государя» с большой степенью адекватности может быть назван скорее психологическим, чем социологическим, хотя и это последнее свойственно работе. Наиболее важное открытие Макиавелли, однако, состояло не в этом: идеей человека пронизано творчество, в сущности, всех без исключения деятелей Возрождения — историков, писателей, художников, философов.
Необычность подхода Макиавелли в том, что он показал все особенности поведения человека в сфере политической власти. Человек может быть хорош или плох по своей природе, прекрасен или безобразен в сфере искусства, благороден или вульгарен в личной жизни. Но это все еще ничего не значит, когда он окунается или втягивается в силу обстоятельств в политическую сферу. Здесь он как бы сбрасывает с себя, одну за другой, свои привычные маски и действует по новым законам — законам политической жизни. По мысли Макиавелли, правила политической игры, правила взаимоотношений между властвующими и подвластными, а также внутри властвующих групп построены на дихотомии господства и подчинения, на всесилии того, кто обрел орудия властвования, и бессилии того, кто их не имеет. Все это деформирует, а чаще всего уродует нормальное поведение человека.
Политический театр делает пьесу и ее героев, а не герои делают политический театр — к этому выводу ведет нас мысль советника государей. Его человек так похож и так не похож на человека Микеланджело. Он так же прекрасен в своей доблести, он так же возвышен в своих порывах, но в то же время он уродлив, он искажен в соответствии с масками политического театра. И когда Никколо твердит о природе человека: будь то государь, аристократ или представитель народа, он имеет в виду, в сущности, политического человека, вовлеченного в сферу власти.
Такой подход к антропоцентризму был подлинным открытием эпохи Ренессанса. Все увидели человека совершенно с другой стороны. Да, он способен к доблестным, мужественным поступкам — такова знаменитая Микеланджелова «Virtu» (предельное напряжение воли), — но посмотрите, на что это направлено, как бы восклицает Никколо! В сфере политики доблесть подвижничества во имя личной власти превращается в свою противоположность, в преступление перед человечностью. Макиавелли не морализирует по этому поводу. Это, в конечном счете, слишком простое и легкое занятие. Он обнажает свойства политического человека как проявления человеческой природы в сфере власти.
Почти пятьсот лет спустя после смерти Макиавелли, когда человечество как будто бы проделало гигантский путь в сторону прогресса и цивилизации, современные государи как живые тени сходят со страниц его книги, написанной много веков назад. Восстань из гроба Макиавелли, он мог бы испытать мрачную гордость, так как его предсказания о неизменности политических нравов, о пагубности единоличной власти оказались пророческими.
Гибкость ума, необычайная даже для итальянца эпохи Возрождения, больше всего сказалась как раз при подходе Макиавелли к вопросу о целях и средствах в политике — это одна из коренных проблем, где сходятся едва ли не все основные теоретические и практические вопросы политической жизни. Здесь заложена и нравственная оценка планов и результатов политической деятельности, и критерий ее эффективности.
Макиавелли впервые в истории политической мысли заострил внимание на этой проблеме и всесторонне и многообразно исследовал ее на обильнейшем историческом материале. Не будет преувеличением сказать, что это главное, чем он интересуется и в «Государе» и в «Рассуждениях...»
Если государь хочет держать народ в повиновении, он должен выбрать такие-то средства. Если народ хочет свергнуть тиранию, то ему лучше употребить такие-то методы. Если правителя больше всего занимают завоевания, тогда пригодны такие-то способы обращения с народом и войском. Если, напротив, он сосредоточен на обеспечении безопасности и обороны, тогда ему следует употребить такие-то средства. Государь, желающий раскрыть заговор, должен действовать так-то. Заговорщики, желающие расправиться с государем, должны действовать так-то. Иными словами, все зависит от того, кто и какие цели ставит, а Макиавелли тут как тут со своим советом: этим целям отвечают именно такие средства. Такая манера, которая поначалу может показаться беспринципной, на самом деле в конкретных условиях того времени, когда Макиавелли выступил со своими трудами, означала привнесение элемента научного знания в политическую жизнь.
В соответствии с историческими обстоятельствами необходимо избирать и цели, и средства для их достижения. В одних случаях нужна жестокость, в других — снисходительность, в одних — насилие, в других — мягкость. И сама цель должна определяться только на основе исторических обстоятельств. Мы уже видели, что Макиавелли предостерегает против выдвижения цели установления республики в развращенном обществе или против выдвижения цели установления монархии в среде народа, готового бороться за свою свободу до конца. Он пишет о целесообразности направленной жестокости как раз в зависимости от того, помогает она или мешает добиться определенных целей. Он упрекает одних политических деятелей за то, что они слишком злоупотребляли методом насилия, например Агафокпа, а других, например Савонаролу и Содерини напротив, за чрезмерную мягкость. Вся книга «Государь» и в особенности максимы, характеризующие поведение государя, могут быть правильно поняты, если мы посчитаемся с позицией автора, толкующего проблему власти не с точки зрения морали или определенных идеалов и принципов, а с точки зрения правильного соотнесения целей и средств в политике.
Значит ли это, что Макиавелли был как раз таким, каким его изобразили его враги? А именно — макиавеллистом? Что именно из этого источника взяли иезуиты свой пресловутый лозунг «цель оправдывает средства», что именно сюда стекаются все мутные потоки политической и военной деятельности, прикрывающие самые гнусные жестокости ссылками на величие целей?
XX век подтвердил и оправдал представления Макиавелли о власти, о безнравственности политики, о неизбежности государственной жестокости и государственного насилия. Этот век стал примечательным по жестокости тиранической власти.
Макиавелли первым употребил понятие «stato» — государство в современном смысле — и первым указал на его социальную и политическую природу. Социальную — поскольку связал воедино государство и сословия, политическую — поскольку видел главную сущность власти в ней самой: в ее стремлении себя сохранить, отстоять, расширить, увеличить.
Макиавелли полностью отверг клерикальную систему взглядов на государство и власть и возродил политические представления древних. Но это не было простым повторением истин, изложенных Титом Ливием, Плутархом, Цицероном и другими знаменитыми мыслителями, политиками и юристами древнего мира. Он заново осмыслил политические ценности в свете практического опыта своего времени и совершенно по-новому выстроил их иерархию.
На первое место он поставил единство итальянской нации; на второе — свободу и благосостояние граждан; на третье — безопасность государства и, наконец, его силу и мощь.
Современного читателя, несомненно, заинтересуют необыкновенно тонкие суждения Макиавелли о политическом человеке — человеке, функционирующем в сфере власти. Макиавелли нарисовал живую модель государя, которая до сих пор может служить зеркалом для любого тиранического правителя самого разного социального толка.
Но Макиавелли не только описал властителей, он ярко изобразил портрет политического человека на всех ступенях социальной лестницы. Он показал, как деформирует личность человека общение с дурными властями, как тираническая власть развращает народ.
Макиавелли разрушил миф о государстве как о воплощении национального духа и показал, что государство — это и есть те люди, которые властвуют над обществом. Этот вывод и сейчас звучит как приговор всякому государю.
Природа политического человека, описанная Макиавелли, практически и не изменилась за пять веков, как почти не изменилась и природа массового политического человека. Еще раз подтвердилась истина: гений вечен. Макиавелли и сейчас дает нам ключ к разгадке природы власти, властителей и им подвластных.
Л.О. Иванов
Советник судьи КС РФ
О СООТНОШЕНИИ ПОЛИТИКИ И МОРАЛИ У МАКИАВЕЛЛИ
Сегодня некоторые выступающие говорили, что суждения Макиавелли об оправдании жестокости и коварства в политике, за которые ему так доставалось в течение прошедших уже почти пяти столетий от многочисленных критиков, не следует понимать буквально: автор, мол, вовсе не разделял высказанных убеждений, а использовал их в качестве некой метафоры, с трудом улавливаемой нами, но понятной его современникам.
Такая позиция не нова и имеет право на существование, но, на мой взгляд, явно ошибочна. Мало того, что она слабо аргументирована, но еще и уводит в сторону от поиска решения подлинной проблемы творчества Макиавелли — проблемы соотношения политики и морали. Особенно в свете обсуждаемых нами вопросов взаимосвязи взглядов Макиавелли и политических реалий современной России.
Для нас, людей начала третьего тысячелетия, не так уж и важно, как воспринимали Макиавелли его современники, да и последующие поколения (хотя, конечно, для исследователей Ренессанса это очень важный вопрос). В конце концов, каждая эпоха живет своей жизнью и откликается, прежде всего на проблемы, которые представляют для нее живой интерес. В современной политической жизни России таковой проблемой, безусловно, является отношение политики и морали. И в этом смысле и «Государь», и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», если их читать «открытыми нынешними очами», не только ставят, но и предлагают свое решение этой проблемы. Хотя можно (и нужно) спорить о том, правильно ли мы сами интерпретируем предлагаемые нам великим флорентийцем решения.
И здесь не обойтись без обращения к исследователям, глубоко анализировавшим тексты Макиавелли. Так, И. Берлин одну из главных заслуг автора «Государя» и «Рассуждений...» видит в признании им того факта, что цели, в равной степени священные, могут противоречить друг другу. Что целые системы ценностей могут вступать в конфликт, для решения которого невозможен никакой объективный третейский суд, и что происходит это не просто в исключительных обстоятельствах, не в результате аномалии, а представляет собой элемент нормальной человеческой ситуации.
Макиавелли считает, что у общественной жизни своя собственная мораль, для которой христианские принципы (или какие-то индивидуальные абсолютные ценности), как правило, оказываются существенным препятствием. В политике действуют свои нормы, и хотя она не требует постоянного террора, но дозволяет применение силы там, где это необходимо для содействия целям политического сообщества. Сам Макиавелли не воспринимает коллизию ценностей как конфликт. Просто тем людям, для которых выбор силовых средств оказывается тяжким, смертельно опасным испытанием, нельзя вмешиваться в политику и, вообще, в какую бы то ни было важную сферу человеческой жизни, поскольку их мировоззрение не позволяет решать такого рода задачи. Иными словами, люди могут выбрать либо спокойную, добродетельную личную жизнь, либо достойное и преуспевающее социальное бытие, но не то и другое вместе (цит. по Берлин И. Оригинальность Макиавелли // Подлинная цель познания. Канон. М., 2002. С. 355, 357, 362).
И. Берлин не видит в таком понимании Макиавелли отделения им политики от этики и нравственных начал, а лишь признание того, что может существовать больше, чем одна, систем ценностей, и нет никакого критерия, общего для этих систем, позволяющего сделать разумный выбор между ними.
И еще один, связанный с этим ходом рассуждений финальный вывод. «Всякий, кто исповедует христианскую мораль и считает христианское государство ее воплощением, но в то же время во многом соглашается с политическим анализом Макиавелли... стоит перед дилеммой, которая, если прав Макиавелли, не только еще не решена, но и неразрешима. Это Гордиев узел, который... завязал автор «Государя» — узел, который можно разрубить, но не развязать» (Там же. С. 365-366.)
Изложенная интерпретация видит разрешение проблемы политики и морали у Макиавелли, по сути, в ее принципиальной неразрешимости. Другими словами, стороны анализируемого отношения разводятся по «разным углам» и в каждом из них политика и мораль уже не находятся в противоречивом единстве, поскольку начинают функционировать лишь в границах своей отдельной системы ценностей. Первая — в области общественной, а вторая — частной жизни. Строго говоря, такого рода подход не является действительным разрешением противоречия, а лишь его видимостью. И вряд ли предложенное понимание соотношения политики и морали у Макиавелли способно объяснить проверенное историей столь враждебное отношение к автору «Государя» со стороны ортодоксальных защитников традиционной морали.
Казалось бы, действительно, Макиавелли отделяет политику от морали, но отделяет все же весьма условно, чтобы вскоре дать первой определенную моральную оценку. В XXVI главе «Рассуждений...» он с сожалением замечает: «Меры эти до крайности жестоки и враждебны всякому образу жизни, не только что христианскому, но и вообще человеческому. Их должно избегать всякому: лучше жить частной жизнью, нежели сделаться монархом ценой гибели множества людей». А в главе XXI «Государя» автор пишет: «Однако в том и состоит мудрость, чтобы, взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо» (цит. по Макиавелли Н. Избранные сочинения. М., 1982. С. 422-423, 368.).
Таким образом, в макиавеллиевском понимании проблемы политики и морали, видимо, не следует ограничиваться констатацией разведенности этих сфер, а попытаться поставить вопрос, — что особенно нам сегодня и интересно, — с какими же все-таки моральными мерками следует подходить к оценке политики и политиков. Учитывая, конечно, что здесь моральные мерки могут (или не должны?) отличаться от обыденной, традиционной морали.
Один из крупнейших отечественных знатоков Ренессанса Л. Баткин в связи с этим замечает, что шаг к научному рассмотрению политики, сделанный Макиавелли, основывается всецело именно на моральных посылках. Но чисто нравственная позиция в рамках обсуждаемой проблемы «выглядит жалко, потому что подменяет суть дела и увиливает от правды... Ведь речь идет вовсе не о том, что лучше: нравственное величие или политический успех. Речь идет о том, как совместить то и другое (выделено мною — Л.И.), принципиальность и расчетливость, ибо вопрос не о нравственности, отвергающей запятнанную область политического действия, возносящей себя над политикой, ищущей человечности вне политики, а о нравственности в самой политике, где она непременно должна быть еще и выгодной, т.е. безнравственной по определению» (цит. по Баткин Л.М. Итальянское Возрождение: проблемы и люди. М., 1995. С. 359.).
Каков же должен быть современный ответ на вызов Макиавелли? Или достаточно ограничиться пониманием того, что для оценки нравственности в политике не годятся нравственные критерии, которыми мы руководствуемся в частной жизни? Сам Л. Баткин, являясь не только крупным ученым, но и человеком, вовлеченным в начале 90-х годов в довольно активную политическую деятельность, отвечает на этот вопрос за Макиавелли, казалось бы, совсем не в макиавеллиевском духе. Он считает, что порядочные люди при любых обстоятельствах останутся и в ходе политической борьбы порядочными людьми. При этом не исключено, пишет он, что «столкнувшись, скажем, с необходимостью противостоять беспощадному и лицемерному насилию тоталитарного режима, такие люди будут вынуждены заново решать, что собственно, значит для них оставаться порядочными. Нравственность рождается в момент выбора — под личную ответственность, а не как результат наложения готовой парадигмы» (Там же. С. 362.). Думается, данное суждение в целом вполне согласуется с логикой и духом творений Макиавелли.
Таким образом, в общей форме, т.е. теоретически, противоречие политики и морали разрешимо. Но происходит это почти каждый раз как решение задачи трудного, порой мучительного конкретного жизненного выбора. И самое главное, что далеко не всегда самому субъекту, делающему этот выбор, так уж ясно, какое из возможных решений наиболее соответствует разделяемым обществом критериям нравственности. Здесь есть единственный, справедливый и мудрый судья — история. И только она, как правило, с течением времени расставляет все по своим местам. Простого готового решения для каждого частного конфликта между политикой и моралью, уверен, нет и быть не может.
Как известно, область морали и права, с точки зрения содержания норм, соотносятся как целое и его часть. И если невозможно регламентировать осуществляемый политиком нравственный выбор, то иначе обстоит дело в узком спектре такого выбора, т.е. ограниченного действием правовых норм. В этих, правовых, пределах печально известная максима, приписываемая Макиавелли, о цели, оправдывающей средства, заслуживает несколько иных оценок, поскольку в области права, особенно конституционного, сложная диалектика цели и средств имеет важное и теоретическое, и прикладное значение. В частности, в судебной практике с этой проблемой приходится сталкиваться довольно часто, когда нарушаются законные права и интересы граждан и встает вопрос о правомерности этих нарушений. Напомню, что в соответствии с Конституцией РФ (часть 3 статьи 55) права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства. Как видим, с точки зрения конституционного права (и не только российского) возможно использование правоограничительных средств, если это оправдано некоторыми высшими целями.
Остатется, правда, старая проблема соразмерности целей и средств: кто и каим образом наполнит конкретным смыслом слова «в той мере, в какой это необходимо». Важный комментарий к ним дал Конституционный Суд РФ: «государство, даже имея цель воспрепятствовать злоупотреблению правом, должно использовать не чрезмерные, а только необходимые и строго обусловленные целями меры». Этот принцип соразмерного ограничения прав и свобод, закрепленный в статье 55 (часть 3) Конституции Российской Федерации, означает, что публичные интересы, перечисленные в данной конституционной норме, могут оправдать правовые ограничения прав и свобод, если они адекватны социально оправданным целям (постановление по делу о проверке конституционности части пятой статьи 97 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.В. Щелухина).
И все-таки согласимся, что полной ясности, когда же государство — самый грозный субъект политической деятельности, может правомерно нарушать права своих граждан, данное разъяснение не дает. И это еще раз подтверждает высказанную ранее мысль, что общие решения такой проблемы как соотношение целей и средств в политике (а это, по существу, и есть один из частных случаев проблемы соотношения политики и морали) не дают и не могут дать заранее ясного ответа по конкретным конфликтным столкновениям политических целей и средств их достижения.
Так что, скорее всего мы еще долго будем размышлять и спорить над проблемами, которые в столь острой и яркой форме поставил перед человечеством в своих творениях Никколо Макиавелли, — вечными проблемами великого флорентийца.
* * *
Николай Пальцев
НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
Всеведущий, насмешливый, скептичный,
Познавший боль, предательство и страх,
Он смотрит в души с горечью привычной —
Мыслитель, опороченный в веках.
Он опочил. Но что-то в странном даре
Философов влекло, а не царей.
Не то ли, что сквозило в «Государе»
Предощущенье окаянных дней?
И имя, что синонимом злодейства
На протяженьи долгих лет слыло,
В век всеохватной лжи и лицедейства
Вновь сокровенный смысл свой обрело.
Являя миру свет забытых истин,
Он — драгоценен, ибо бескорыстен.
20.02.2002