На празднике 200-летия карамзинского “Вестника Европы” в московском саду “Эрмитаж”, который был так удачно проведен редакцией нынешнего “Вестника” под названием “День Европы”, вдоль аллей с наступлением сумерек зажгли факелы. Поскольку я впервые видел нечто подобное на старых улицах Рима, то лично для меня он сразу превратился в итальянский праздник в центре Москвы. Интересно, что Италия не так часто вспоминается на страницах “Вестника Европы”, выходившего в 19-м столетии.
Слабая, раздробленная Италия не особенно интересовала историков и публицистов, искавших европейские примеры, уже повлиявшие на российскую историю или пригодные и подходящие для настоящего, особенно в послереформенной России.
Думается, что в новых выпусках “Вестника Европы” в течение всего 21-го столетия (уверен, что издание журнала уже не прервется) ссылок на Италию и ее влияние на российское прошлое и настоящее будет значительно больше.
Может быть, именно сейчас нам важно осознать, как Италия, раздробленная и почти утратившая мощь Римской империи, сумела пять-шесть веков назад произвести вулканический выброс необыкновенной духовной мощи. Такие примеры для нас, граждан разрушенной империи, уже стали значительно более важными.
Нам следовало бы разобраться с тем, как и почему осуществленная утопия Флоренции 15-го века (точнее, до 1492 года) осталась в веках как пример конституционного строя, обеспечившего наивысшие возможности для выдающихся достижений не только в искусстве, но и в политике, промышленности, банковском деле.
Хождение во Флоренцию – это путешествие к истокам многих лучших образцов русской архитектуры и возвращение к памяти о сбывшейся мечте человечества, об осуществленной утопии. Понятие “осуществленная утопия” не является общепринятым, поэтому нам понадобится иллюстрация историческими примерами, связанными со знаменитой книгой Томаса Мора.
Почему Флоренция так близка России, в чем причина этого постоянного духовного и физического тяготения к ней? Ссылка на наблюдение подобных или похожих явлений во многих других странах нам не поможет. Пожалуй, нигде флорентийцы так много не строили, как в России: соборы и стены Кремля, позже дворцы Петербурга и еще совсем немало в других городах.
Иосиф Бродский заметил, что в 18-м и начале 19-го века Петербург стал “подлинной Меккой” для лучших итальянских архитекторов и декораторов. Он же написал: “…Возникает странное чувство, что все это не Россия, пытающаяся дотянуться до европейской цивилизации, а увеличенная волшебным фонарем проекция последней на грандиозный экран пространства и воды… Во всяком случае, человек, проживший в этом городе достаточно долго, склонен связывать добродетель с пропорциональностью. Это старая греческая идея…”[1]
[1] Иосиф Бродский. Меньше единицы. М., 1999. С. 74, 77, 78, 79-80, 81, 82, 84.
Далее Бродский говорит об “утопическом характере города” и сравнивает его с Флоренцией, считая, что главная утопия здесь – это надежда на духовное содержание, которому не дают пропасть в буквальном смысле “стены”, архитектурные шедевры, которые понемногу отдают современности часть сосредоточенной в них флорентийской эстетической мысли, поддерживают хотя бы минимальный уровень культуры и духовности. “Дома вдоль набережных все больше и больше напоминают остановившийся поезд: направление – вечность… Человек, рожденный в этом городе, нахаживает пешком, по крайней мере смолоду, не меньше, чем хороший бедуин… оттого, что идти по набережным из коричневого гранита… есть само по себе раздвижение жизни и школа дальнозоркости. В зернистости гранитной набережной… есть что-то такое, что пропитывает подошвы чувственным желанием ходьбы”[2].
[2] Там же. С. 89, 90.
Петербург сразу строился как осуществленная утопия, тогда как Флоренция становилась осуществленной утопией в течение 13-15-го веков. Но оба города (каждый в свое время) стали, как писал о Петербурге Белинский, “новой надеждой старой страны”, надеждой, в полной мере никогда не сбывшейся, но уже навсегда не забытой.
Особенно здесь нужно отметить, что флорентийцы сблизили в своих российских архитектурных поисках православный и итальянский католический церковный облик. Об этом тоже написал Бродский: “Что же касается всей этой истории с противопоставлением православия остальному христианству, оно никогда не заходило слишком далеко, поскольку соборы и церкви проектировались теми же архитекторами, что и дворцы. Так что пока не ступишь под их своды или не присмотришься к форме креста на куполе, невозможно определить, к какой церкви относится сей дом молитвы…”[3]
[3] Там же. С. 83, 84.
Кажется, все-таки нельзя ограничиваться Флоренцией и Петербургом, когда существует тесная связь Флоренции с Москвой. Как сказал другой поэт, Осип Мандельштам, “Успенье нежное, Флоренция в Москве”.
Философ А.Ф. Лосев говорит о Ренессансе как о времени “титанического возвеличивания человека в окружении по преимуществу эстетически понимаемого бытия… И поэтому когда Леонардо утверждает, что философия и мудрость – это только живопись, в нем говорит не просто капризная увлеченность художника, но подает голос вполне точная наука”[4].
[4] Лосев А.Ф. Эстетика возрождения. М.: Мысль, 1978. С. 45, 57.
Лосев обоснованно говорит о том, что в те времена “совершилось нечто сказочное”. Главная эстетическая идея любого конституционного строя – обеспечение счастливой жизни граждан на фоне расцвета искусства – практически осуществилась в течение нескольких десятилетий в Республике Флоренция 15-го века. “Флорентийский неоплатонизм является меньше всего какой-нибудь теорией… Флорентийский неоплатонизм – это прежде всего определенного типа жизнь, какое-то своеобразное братство людей, у которых было общее все, включая мелочи жизни, включая все занятия и решительно всю обстановку жизни… Этот неоплатонизм, как бы он ни был религиозен, мифологичен, символичен и даже мистичен, переживался во Флоренции весьма легко и непринужденно, а большей частью даже празднично и торжественно. Флорентийский неоплатонизм был необычайно человечен, он отличался сердечностью, интимностью, оправдывая и обосновывая собой как раз эти легкие, большей частью лирические, но иногда не приторные, глубочайшие дружественные и почти, можно сказать, романтические людские отношения. Вот почему это было Ренессансом в подлинном смысле слова”[5].
[5] Там же. С. 343.
А теперь предоставим слово современнику 15-го века Марселю Фичино: “Если мы говорим о золотом веке, то это, конечно, век, который производит золотые умы. И этот наш век именно таков, в этом не может не сомневаться никто, рассмотрев его удивительные изобретения: наше время, наш золотой век привел к расцвету свободные искусства, которые почти было погибли, грамматику, поэзию, риторику, живопись, архитектуру и древнее пение лиры Орфея. И это – во Флоренции”[6].
[6] Там же. С. 327.
Ремесленники, купцы и банкиры Флоренции сумели создать и поддержать такой баланс властей, который, несмотря на все издержки того времени, связанные с суевериями, всеобщей вооруженностью и хорошо знакомой нам коррупцией, обеспечил первенство этого небольшого городка во всей европейской истории нашего времени. Известный историк и художник середины XVI века Джордже Вазари писал об этом: “Искусства всегда процветали во Флоренции настолько, что, как я полагаю, и это можно сказать без обиды для других городов, собственным и главным гнездом и убежищем для искусства и была Флоренция, как для наук раньше были Афины”.
Конституционно-правовые элементы разделения властей, а также в некоторой степени сдержек и противовесов между органами государственной власти стали гарантией художественного расцвета города, новым этапом развития государства, которое во многом оборотилось осуществленной утопией.
Скажем словами П. Муратова:
“Этот город, такой обыкновенный в своих лавках, новых домах, новых улицах, где-то хранит для каждого целый клад еще незнакомых чувств, еще неизведанных по тонкости впечатлений. Но даже обыкновенное скоро перестает здесь быть таковым, по мере того как жизнь путешественника обращается в поклонение и сам он из простого любопытного становится пилигримом... Камни Флоренции, так кажется, легче, чем камни, из которых сложены другие города... Дело гения и работа целого народа ремесленников одинаково возможны лишь при наличии колоссального накопления энергии. В одном случае она снижается в ослепительной молнии, в другом сгорает на тихом огне бесчисленных очагов... Содержание кватроченто (Возрождение XV в.) исчерпывается таким простым понятием, как жизнь в мире. Исполнение этого простейшего из всех назначений человека привело к полному и быстрому расцвету искусства, которое представляется чудом для нас, верных иной заповеди, обреченных на жизнь в себе и отделенных от мира...
Окинуть взглядом лежащий вокруг мир, услышать зов его вещей и протянуть к ним руку, отдать им свое сердце, ничего не утаивая из дарованных ему сил, – в такую минуту человек перестает быть гостем на земле и бросает в нее полновесное зерно будущего. Для того чтобы флорентиец кватроченто мог окинуть взглядом свои владения, они не должны быть безмерны. Отечество – это Флоренция, она – новый Рим и новые Афины, она – храм, мастерская, место, хранимое Богом. Все в ней должно быть понятно, все освещено историей и украшено искусством”.
Козимо Медичи дал истории всех времен и народов классический пример банкира, который создал лучший банкирский дом (по-нашему, банковскую группу) в Европе, а кроме того, стал ведущим политиком не только своего государства, но и всего цивилизованного мира. Достаточно отметить его усилия по объединению Западной и Восточной церквей, которые до сих пор связаны в истории с именем Флорентийского Собора.
Вкратце напомним, что Византийская империя была установлена первым христианским римским императором Константином в 4-м веке н.э., что через несколько столетий привело к разделению церкви на католическую и православную, а как итог – разделению Европы на Западную и Восточную не столько по географическому, сколько по политическому, религиозному и культурному принципам. Попытки объединения предпринимались, в том числе и насильственные, когда под видом 4-го Крестового похода западные рыцари в 1204 году захватили Константинополь и удерживали его до 1261 года. Однако в период с 1453 по 1461 год восстановленная после изгнания крестоносцев империя окончательно пала под ударами турок. Это привело к серьезной многовековой политической и экономической изоляции России, лишенной удобных южных торговых путей. Не случайно идея “возврата” проливов в Средиземное море была центральной в российской внешней политике, по крайней мере до начала 20-го века. Россия в период падения Византии еще формально находилась под татарским игом и, по всей видимости, даже при желании не могла бы ей помочь. Западная же Европа имела серьезные военные и политические ресурсы, но по множеству разных причин осталась в стороне, хладнокровно наблюдая в середине 15-го столетия константинопольскую резню.
Наследницей “второго Рима” в Византии в сфере политической и религиозной традиции и культуры стала Москва, а в сфере философии и искусства – восходящая к древнегреческим корням Флоренция. В этом главная сила и источник Флорентийского Ренессанса 15-го века, в этом разгадка той знаменитой “тайны”, о которой писали А.Ф. Лосев, П.П. Муратов и многие другие авторы.
Главной и все еще недооцененной, особенно в России, фигурой в этом процессе стал Козимо Медичи Старший (не путать с последующими Козимо и другими Медичи – герцогами Тосканскими в 16-18 вв.). Банкир Козимо Медичи предпринял титаническую попытку добиться объединения христианских церквей и тем самым спасения Византии. В течение двух лет Флорентийская Республика и лично Козимо Медичи финансировали и всячески поддерживали проведение в 1439-1441 гг. Флорентийского Собора, означавшего интенсивные и широкомасштабные переговоры между католической и православной церквами об их объединении как условии серьезной военной помощи Византии против турок со стороны Запада. В итоге в ходе этих переговоров и после вскоре наступившего кровавого конца Византии Флоренция наполнилась уникальными учеными – философами и богословами, а также сохраненными в Византии рукописями Платона с его мечтой об идеальном республиканском конституционном строе и новым взглядом на древнегреческое искусство, известное в Италии в основном через римские копии. В каком-то смысле Древний Рим, а затем Византия были во многом пассивными хранителями древнегреческих идей и традиций, в том числе их раннего симбиоза с библейскими идеями (например, в Александрии начала первого тысячелетия). Поэтому Флоренция стала в 15-м столетии каналом, через который несметное культурное богатство древних идей перетекло в христианское море, превратив его в океан, который мы сейчас называем западной цивилизацией.
Все это отнюдь не уменьшает грандиозности замыслов и усилий гражданина Флоренции Козимо Медичи. И пусть лавры за его деятельность и титул “Великолепный” достались его внуку Лоренцо, он сам, вероятно, остался бы доволен таким результатом.
К сожалению, христианский Восток не объединился с христианским Западом, но грандиозность этого утопического замысла является примером для политиков Европы. Совсем недавно Папа Римский Иоанн Павел II провозгласил святого Томаса Мора покровителем политиков. Видимо, хорошая доля утопизма необходима для каждого хорошего политика. Мы хорошо помним, что Мор не только написал “Утопию”, но и пошел на казнь за свои убеждения.
Флоренция в качестве города-республики 15-го века оказала большое влияние на Томаса Мора, который сам никогда не был в Италии, что сделало его восприятие этого города еще более идеалистичным. Прежде, чем представить некоторые доказательства влияния Флоренции на создание книги “Утопия”, позвольте привести исторические примеры внедрения в жизнь идей этой книги после ее издания.
Традиционно к государственно-правовым, конституционным утопиям относят идеалистические описания совершенного (в представлении aвтора) государственного строя, который обеспечивает наивысший уровень счастья и благосостояния для его граждан.
Однако теория нередко упускает из виду, что история человечества знает примеры ряда осуществленных утопий, когда утопические конституционные идеи приводили к созданию и порой успешному функционированию в течение определенного времени реальных государственных систем, основанных на этих идеях.
Причинная связь и взаимозависимость между осуществленными и книжными утопическими идеями является одним из важнейших вопросов в понимании утопизма как важнейшего движения конституционной и общественно-политической мысли в течение последних трех тысячелетий. Из двух равноценных вариантов перевода слова “утопия” с древнегреческого подходящим является только один: “благословенная страна”. Второй вариант перевода – “место, которого нет” – противоречит истории утопизма, знавшей целый ряд осуществленных исторических утопий.
Однако этот второй вариант в единственном числе перекочевал из древнегреческого в латынь и поэтому доминирует в большинстве толковых словарей мира, мешая понять истинный смысл утопизма и отвлекая от понимания роли и значения исторических осуществленных утопий. Следует особо отметить, что поначалу Томас Мор хотел назвать свою книгу “Место, которого нет”, но затем по совету близкого друга и вдохновителя написания этой книги Эразма Роттердамского назвал “Утопия”. Поскольку и Мор, и Эразм прекрасно знали древнегреческий, я бы трактовал эту замену как приближение к древнегреческому смыслу: “благословенная страна”.
Кроме того, вспомним полное название книги: “Весьма полезная, а также и занимательная, поистине золотая книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове “Утопия” мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного города Лондона”. Как видно из названия, речь идет “о наилучшем устройстве государства”, то есть, в первую очередь, о конституционных идеях, что также необходимо для понимания смысла и значения слова “утопия”.
Связь книжной утопии Томаса Мора с исторической осуществленной утопией легко проследить, если говорить о событиях последующих. Томас Мор был обезглавлен 6 июля 1535 года, а уже через 18 дней, 24 июля, член Королевского Присутствия судья Васко де Кирога отправил из завоеванной испанцами Мексики свое повторное послание в Королевский совет Испании, в котором напомнил, что ранее (5 июля 1532 года, а значит, за 3 года до смерти Томаса Мора!) он представил в Королевский совет проект организации власти в Мексике, подготовленный на основе идей, изложенных в книге “Утопия”. Он написал, что книга Томаса Мора, “обладающего умом почти сверхчеловеческим, книга о наилучшем состоянии государства послужила для меня образцом при написании моего плана”[7].
[7] Цит. по ст.: Мордвинцева В.Ф. Васко де Кирога и “Утопия” Томаса Мора / Сборник статей “Томас Мор (1478-1978)”. М.: Наука, 1981. С. 172.
Кирога начал осуществлять утопические идеи на свои средства, основав еще в 1532 году два поселения индейцев, основанных на принципах и правилах, описанных в “Утопии” Томаса Мора. “Правила и распоряжения”, которые являлись правом этих поселений и были написаны самим Кирогой, установили порядки, которые, как написал в 1766 году испанец Морено, существовали “во времен в первоначальной церкви и о которых мечтали Солон, Ликург и Платон”[8].
[8] Там же.
Мексиканский историк Сильвио Сабола писал в своей вышедшей в 1937 году книге “Утопия Томаса Мора в Новой Испании”, что “Васко де Кирога своей деятельностью дал гуманистической идее неожиданное американское решение и облагородил на время отношения между европейцами и аборигенами благодаря доктрине, основные положения которой были заимствованы из “Утопии”, рожденной в далекой Англии”[9].
[9] Там же. С. 179.
История этих поселений с их самоуправлением, всеобщей грамотностью, шестичасовым рабочим днем, песнями и музыкой не могла не стать достоянием сформированного и активного к этому времени ордена иезуитов. Бесспорно высокообразованные иезуиты не могли не знать и глубоко уважать Томаса Мора – первого британского святого, отказавшегося отречься от католичества и признать любвеобильного короля Генриха Восьмого главой английской церкви. Читали они и “Утопию”. Поэтому когда столетием позже иезуиты основали еще одну осуществленную утопию – Республику Гуарани в Парагвае, они являлись последователями идей Томаса Мора и практики поселений Васко де Кироги[10].
[10] См. ст.: “Сны Веры Павловны. Парагвай 17-18 век. Конституционная утопия иезуитов”. Русская мысль, 2000 г.
Особый интерес к Томасу Мору и его “Утопии” был продемонстрирован в Италии. После первого издания книги в 1517 году она уже в 1519 году была переиздана во Флоренции на латинском языке и широко распространена по всей Италии. На итальянском языке “Утопия” была издана в Венеции флорентийцем А.Дони в 1548 году. Интересно, что название книги было не “Утопия”, а “Евтопия”, что по-итальянски означает “счастливая страна”, а значит, отражает прямое значение этого слова в древнегреческом языке – “благословенная страна”, о чем мы уже писали выше. Первая же книга о Томасе Море появилась во Флоренции в 1556 году на итальянском языке и была написана внучатым племянником Мора англичанином Э. Хейвудом, который ранее покинул Англию и вступил в орден иезуитов.
Флорентиец Ф. Сансовино издал в 1561 году книгу, пропагандирующую идеи “Утопии”, переиздававшуюся пять раз[11].
[11] См.: Чиколини Л.С. “Утопия” Томаса Мора в Италии”, в цит. сборнике. С. 206, 211-212, 221, 226.
С легкой руки вышеуказанных флорентийцев в Италии 16-17-го веков наличие “Утопии” в библиотеке стало модным. Мы так подробно остановились на развитии идей книги “Утопия”, чтобы можно было более уверенно вернуться к ее флорентийским истокам.
Томас Мор был самым юным участником кружка лондонских неоплатонистов, подражавших Платоновской Академии во Флоренции. Он перевел биографию Пико делла Мирандолы, бывшего активным участником Платоновской Академии. По мнению внука Томаса Мора, образ Пико делла Мирандолы поразил Мора и стал образцом для него. Он писал работы в защиту идей Платона об идеальном государстве, которые были возвращены к жизни во Флоренции. Особое влияние на развитие Мора оказал Джон Колет, который путешествовал во Флоренцию, встречался с членами Флорентийской Академии. Его рассказы о Флоренции решающим образом повлияли на создание “Утопии”. Хотя эти лавры чаще отдают Эразму Роттердамскому, все же нельзя не согласиться с биографом Томаса Мора, считающим, что “Колет продвинулся намного ближе к неоплатонизму Флоренции, чем Эразм”[12].
[12] Ackroyd, Peter. The Life of Thomas More. N.Y., 1999. P. 85.
Это в письме Колету молодой Мор писал, как трудно ему жить в Лондоне среди ложных друзей и врагов, среди высоких домов, заслоняющих небеса[13].
[13] Op. cit., pp. 110-111.
Не случайно “Утопия” была написана Мором, когда он находился в городе Брюгге, который за сочетание фламандских и итальянских черт часто называют “Северной Флоренцией”.
Не так уже часто сочинения по политике и конституционному праву сравнивают с произведениями художников. Тем не менее, француз С. Сорбьер в 1643 году написал об “Утопии” следующее: “Труд Мора напоминает шедевры живописи…”[14]
[14] Кучеренко Г.С. Томас Мор и Франция, в цит. сборнике. С. 249.
Совмещение современного понятия государства с древними и ренессансными городами-республиками только на первый взгляд лишено политического и конституционного содержания и значения для нашего 21-го века. Масштабы многомиллионных современных государств исключают принципы представительства и волеизъявления, возможные в условиях многотысячных народных собраний Древних Афин или Рима или хотя бы Флоренции 15-го века. В то же время появившаяся в конце 20-го века теория “конституционных революций”, предусматривающих принципы конституционного договора, заключаемого со всеми гражданами, с последующими принципиальными конституционными изменениями только на основе всеобщего консенсуса, отнюдь не выглядит бессмыслицей по ряду соображений.
Обратим внимание на те моменты, которые подтверждают схожесть новых явлений современности с практикой голосования малых городов-коммун прошлого. Последние выборы в США решались пересчетом голосов в небольших избирательных округах Флориды, где разница шла на сотни и десятки голосов, практически как в Древних Афинах и Риме.
Растущие технологические возможности Интернета в ближайшие десятилетия сделают возможным одновременное голосование всех граждан любой по масштабу страны по вопросу любой государственной важности с моментальным и точным подсчетом голосов. Так что непосредственное народное волеизъявление населения большого государства из научной фантастики 20-го века вскоре может превратиться в реальность 21-го века. Так что самое время изучать с помощью “Рассуждений” Макиавелли политическую практику непосредственных демократий древности и времен Возрождения. Как справедливо написал Харви Мансфельд в своей книге “Достоинства Макиавелли”, мудрость Макиавелли можно обнаружить во всем, что окружает нас сегодня[15].
[15] Mansfield, Harvey. Machiavelli’s Virtue. University of Chicago Press. Chicago, 1998. P. 234.
Новая жизнь в новом переводе важнейшего произведения великого флорентийца совпадает со временем, когда его мудрость должна быть особенно востребована в России.
Ренессанс, который так удался флорентийцам в 15-м веке, является не чисто историческим (то есть оставшимся в истории) явлением, а, скорее, путеводителем по настоящему и по истории будущего. Воспоминания о Ренессансе всегда “воспоминания о будущем”. Когда Ренессанс станет прошлым, победит террор и закончится современная цивилизация.
Ранним утром 27 мая 1993 года сицилийская мафия взорвала во Флоренции всемирно известную галерею Уфицци и примыкающие дома. Люди и картины погибли во сне.
Галерея была символом европейской культуры. Торговый центр в Нью-Йорке был символом американской экономики и архитектуры. Это сопоставление доказывает: террор – не борьба мусульман и христиан, бедных и богатых, иноплеменников и соотечественников. Террор – прежде всего подавление духа и цивилизации как таковой.
Учрежденное в России Флорентийское общество было задумано еще до американской трагедии. После нее тема Возрождения возникает как бы заново: теперь Ренессанс – это “воспоминания о будущем”, о возможности подъема цивилизации после попытки ее разрушения…
В сообщении газеты “Время новостей” было написано: “Флорентийское общество ставит своей целью способствовать возрождению идей и ценностей Возрождения в России”.
В период высшей точки в развитии Итальянского Возрождения его родина – Италия – была раздроблена и ослаблена по сравнению с другими европейскими государствами. Казалось, даже следа былой мощи Римской Империи не осталось на территории Апеннинского полуострова. Но именно в этот период итальянцы продемонстрировали поразительные примеры духовного могущества, которое обеспечило их верховенство в культуре, искусстве и политике на все последующие пять столетий. Сердцем и душой Ренессанса была Флоренция.
Возможно, одной из задач Флорентийского общества является приобщение хоть немного, хоть чуть-чуть к величию и тайне флорентийского Ренессанса.
Великий австрийский поэт Р.М. Рильке писал в своей книге “Флорентийский дневник” примерно об этом: “Мы повзрослели – не только на годы, но и на цели. Мы дошли до пограничных столбов эпохи, и тысячи людей уже пытались их потрясти… Нам нужна вечность, ибо лишь она дает простор нашим движениям… Хотя бы лишь на день станьте несовременными – и вы увидите, сколько вечности несете в себе. Те, кто чувствует вечность, выше всякого страха. Когда настанет ночь, они всегда видят место, откуда придет новый день, – и не боятся… Люди, рожденные в страхе, приходят в мир, как на чужбину, – им не найти дорогу к дому… Так перестаньте жить только настоящим – станьте для себя самих как бы грядущими. Вы пойдете вперед, опережая самих себя, и тогда не собьетесь с пути.” (М., 2001. С. 59, 64, 65.)
Обращение к Флоренции – это не обращение к прошлому, а, скорее, к настоящему и будущему, без надежды на которое жизнь невозможна. Флоренция 15-16-го веков для нас – “воспоминание о будущем”, надежда на его свершение. Не случайно во время первых дискуссий Флорентийского общества их участники легко переходят от прошлого к настоящему и будущему, от Флоренции к России.
Никто лучше Павла Павловича Муратова не сказал об этом городе: “Флоренция жива, и ее душа еще не вся в ее картинах и дворцах. Она говорит с каждым на языке простом и понятном, как язык родины…”
Флорентийское общество уже существует, оно принято и признано во Флорентийской Синьории. Создана и эмблема Флорентийского общества – флорентийская лилия на зубце кремлевской стены, придуманная членом Общества Александром Захаровым и осуществленная издателем Андреем Сорокиным.
Как известно, московский Кремль строился с участием флорентийцев. Так что связь России и Флоренции имеет глубокие исторические корни.
Флорентийское общество хочет стать напоминанием о величии и возможности духовного подвига, совершенного во Флоренции в 15-м веке.
Флоренция гордится тем, что в ней написана Чайковским опера “Пиковая дама”, а Достоевским – роман “Идиот”. Им она помогла. Может быть, сегодня она поможет кому-то из россиян сделать что-то великое.
Источник: Журнал «Вестник Европы» №5, 2002,
рубрика «Письма русского путешественника».